Без эмоций... Чтобы сдержать слёзы

Что может объединять двух людей из разных социальных слоёв с очень разным жизненным опытом, политическими взглядами и даже незнакомых друг с другом? Ответ – времена, которые как известно «не выбирают, в них живут и умирают». Если времена совпадают, то и жизненные пути двух разных людей могут быть похожими, пересекаться, удаляться и вновь встречаться в пространстве и времени.

Итак, Ефрем Иванович Гультяев, сын состоятельных родителей, бывший офицер русской царской армии, имеющий двух дочерей и сына, и Николай Иванович Чирков, сын крестьянина, революционный балтийский моряк, имеющий двух сыновей и дочь жили в Ленинграде перед войной.

Чирковы жили в самом центре города на Петроградской, Гультяевы — в пригороде, а точнее — в Лигово. В июне 41 года исполнилась мечта Николая – он окончил Ленинградскую военно-морскую академию и получил офицерское звание. Ефрем испытывал гордость за сына – тот стал военным лётчиком. Николай хотел получить место службы в Архангельске, но по настоянию жены, предполагавшей, что с тремя детьми жить в северном городе будет трудно, распределился на один из ленинградских военных кораблестроительных заводов.

Ефрем Гультяев уже работал на Кировском заводе мастером. За плечами была первая мировая война, четыре штыковых ранения, долгое излечение в госпитале, а в анкете - НЕ рабоче-крестьянское происхождение.

Вероятно, 23 июня 1941 года, в первый военный понедельник, они оба пошли на работу, каждый на свой завод. Вероятно, и тот и другой явились бы в военкомат, если бы получили призывные повестки, но Николай был военно- морским инженером, а Ефрем работал на важном, в том числе по военной части, заводе, поэтому они нужны были Родине в тылу.

8 сентября 41 года пал Шлиссельбург, и началась блокада Ленинграда.

С понедельника 15 сентября было нарушено регулярное трамвайное движение из Стрельны и Сосновой Поляны в город. В один из дней между 15 и 17 сентября 41 года Ефрем уехал каким-то образом на работу на Кировский завод, но после смены не смог вернуться домой. Либо возвращаться в Лигово уже было не на чем, либо в Лигово уже пришли немцы. Сейчас спросить об этом уже не у кого. В один из этих дней Николай тоже не пришел домой — необходимо было ставить завод на военные рельсы, все работники оставались ночевать в цехах.

 

Жена и две юные дочери Ефрема под свистом пуль и разрывами снарядов просидели три дня в погребе — в Лигово шли ожесточённые бои, а потом под окрики фашистов покинули родной дом, прошагав за три военных года всю Псковскую область. Собирали на полях мороженую свеклу, морковку и капусту, побирались по деревням, завшивели и превратились в доходяг. Иногда добрые люди оставляли их на несколько дней в своём доме отогреться, помыться и отлежаться. Сын Ефрема с первых дней войны уже бил фашистских гадов в небе.

В сентябре троих малолетних детей Николая погрузили в автобус с другими ленинградскими детьми и попробовали вывезти их из города, но через несколько дней вернули испуганных измученных ребят обратно родителям. Все пути к эвакуации были отрезаны.

 

Моей маме, дочке Николая, и её братьям в 41 году исполнилось 10, 8 и 5 лет. Моей свекрови и её сестре, дочкам Ефрема, было 20 и 18 лет, соответственно.

Из рассказов мамы и бабушки, переживших блокаду, я помню только отдельные зарисовки. Их угловую квартиру снесло снарядом, они спустились на этаж ниже. Там, в двух комнатах из трёх, уже лежали окоченевшие трупы. Они перетащили буржуйку в третью комнату. Николай иногда приходил домой, приносил что-нибудь из еды. Летом какого-то блокадного года моя мама с братом на каком-то трамвае доехали до конечной остановки, там в небольшой траншее увидели лягушку, сползли в траншею, поймали лягушку, а сил выбраться обратно не было. С большим трудом выползли наверх, дома сварили похлёбку из земноводной и съели.

В блокаду первыми умирали от голода большие и сильные мужчины.

 

Зимой 42 года мой дед пришел со своего завода, принёс детям сэкономленный от рабочего пайка хлеб, но на следующий день не смог уже подняться и тихо умер. На третий день бабушка и дети отвезли его труп к кинотеатру «Великан», где открытыми застывшими глазами в небо смотрели десятки ленинградцев. Потом, в марте, умер младший сын Николая, но сил оплакивать его уже не было. Моя бабушка даже не могла вспомнить (или не хотела рассказывать), как она распорядилась телом умершего сына, только каждый год в марте плакала по несколько дней, приговаривая, что сынок зовёт её к себе.

Семья Чирковых так и осталась жить в той комнате, которую они заняли во время блокады, и где умерли Николай и его младший сын. Потом я спрашивала у своей бабушки и мамы, как они ощущают себя в комнате, где пережито столько горя? Не мерещатся ли им блокадные картины? Они не знали, что мне ответить. Голод притуплял все остальные человеческие чувства и стирал из памяти многие события. Забегая вперёд, скажу, что моя бабушка, мама и дядя, жители блокадного Ленинграда, простояли больше двадцати лет в очереди на жилплощадь, но были из неё вычеркнуты, когда в дом провели водяное отопление, а дровяную печку в углу комнаты снесли. Таким образом добавился один квадратный метр и были превышены нормы по площади, приходящейся на одного жильца аж на 0,3 квадратных метра.

Ефрем всю блокаду делал и ремонтировал танки на Кировском заводе, о судьбе своей семьи он ничего не знал и делиться рабочим пайком ему было не с кем. Он выжил в блокаду, но его жена и дочери, вернувшиеся в 44 году с освобожденной от фашистов Псковщины в Ленинград, нашли его частично парализованным инвалидом в девятиметровой комнате на проспекте Огородникова...

Моя бабушка работала недолго в военном госпитале. Её зимняя обувь и одежда сгорели в разбомбленной квартире. В холодную блокадную зиму бабушка сильно простудилась, простуда быстро перешла в полиартрит . Я помню, как мне приходилось расписываться за неё при получении пенсии, потому что пальцы бабушкиных рук были поражены болезнью и не сгибались. Я чётко помню размер бабушкиной пенсии –в 1976 году ее пенсия составляла 33 рубля 40 копеек. Мама и её брат перенесли цингу, не получили полного школьного образования, начали работать с 14 лет. Каждый год, когда по телевидению шёл сюжет о прорыве блокады 18 января 1943 года, моя мама замирала и говорила одну и ту же фразу: «Сразу же прибавили хлеба, и мы поверили, что выживем».

 

Жена и дочери Ефрема встретили день освобождения Псковщины в партизанском отряде. Приехав в Лигово, они не смогли даже по очертанию местности определить, где стоял их дом. В 1945 году сёстры устроились на работу на стрельнинский завод Пишмаш, им дали комнату в посёлке Ленина.Оттуда они ходили пешком на завод. Весь их путь на работу был устлан разлагающимися трупами советских и немецких солдат. Потом сёстры перешли на 55 завод, где и проработали много лет и прожили весь остаток жизни в Стрельне…

 

Моя мама вышла замуж за стрельнинца и прожила в Стрельне всю оставшуюся жизнь, которая могла бы быть лет на двадцать длиннее, если бы не подорванное в детстве здоровье. Когда в 1994 году моя мама скоропостижно умерла, то мне в похоронном бюро Петергофа не разрешили похоронить её в одну могилу с бабушкой, мотивируя это тем, что у меня нет документа о их родстве — все архивы сгорели в блокаду. Мои логичные доводы, что у меня на руках есть свидетельство о захоронении бабушки, выданное на мамино имя, не возымели никакого действия. А давать взятки я так и не научилась…

Ефрем Иванович Гультяев прожил после войны шесть лет и похоронен на Красненьком кладбище. Могилу ему не копали, а положили гроб внутрь полуразрушенного военного дота. Косточки его сына, лётчика Владимира Гультяева, лежат где-то в горах Японии — он не вернулся с боевого вылета 25 августа 1945 года.

Мой дед Николай Иванович Чирков и его пятилетний сын, надеюсь, что похоронены на Пискарёвском кладбище под плитой с цифрой 1942. Я возлагаю цветы именно к этой плите. Все остальные герои этого не эмоционального рассказа о блокаде (так и задумывалось, чтобы сдержать слёзы) покоятся на Стрельнинском кладбище.

И ещё… Когда на траурных митингах в честь очередной годовщины прорыва блокады, один, назовём его так -" мужчина в военной форме", НЕ воевавший в ВОВ, уверяет всех, что только с именем Сталина на устах, Ленинград и ленинградцы смогли пережить 900 страшных дней и вообще победить в той страшной войне, мне хочется... стукнуть его по голове.

Вечная память ленинградцам и стрельнинцам, вынесшим все тяготы военного времени и блокады. Мы преклоняемся перед их мужеством. Людям свойственно бороться за жизнь, потому что в самой жизни и есть её смысл.

Алла Садовникова