Воспоминания Людмилы Модеевой

Я родилась 5 августа 1935 года в селе Луковниково, Калининская (сейчас Тверская) область. Моя мать, Агния Павловна Петрова, была дочерью священника, который служил в храме в дер. Зорино. Мама работала секретарем-машинисткой в исполкоме. Мой отец, Пузанов Иван Андреевич, я не помню кем работал, но он много ездил по району в командировки. В 1938 году родилась моя сестра – Ниночка.

Первый день войны, несмотря на то, что я была совсем маленькой, мне запомнился. Светило солнце, но народу на улице было немного. Из репродуктора, который висел на столбе, сообщили, что началась война. Я мало что понимала, но по голосу диктора поняла, что случилось что-то страшное и побежала домой. Отца призвали на фронт в первые дни войны.

Пузанов Иван Андреевич, в РККА с 23.06.1941, место призыва – Луковниковский РВК, место службы – 215й отдельный пулеметно-артиллерийский батальон 150 УР. Выписка из наградного листа:

«..Находясь в обороне в районе «Чик-Озера» (Карельский фр.) тов. Пузанов неоднократно действовал с нашими разведпартиями, выдвигаясь с телефонным аппаратом к переднему краю противника, тем самым обеспечивал бесперебойное управление. В момент штурма станции Токари (Кировская ж.д., Карельский фронт) тов. Пузанову было поручено совместно с арт.корректировщиком разведать огневые точки противника. Несмотря на сильный огонь противника свою задачу тов. Пузанов выполнил. Был случай, когда осколками вражеских снарядов были перебиты провода, а он сам был легко ранен в правую ногу (25.06.1944). Несмотря на это, он сумел восстановить связь и до момента взятия станции оставался на своем боевом посту …».

Скоро фронт приблизился к нашему селу. Было много войск. Сестра моей мамы, моя тетя Мария Павловна, влюбилась в офицера Красной Армии одной из частей, которая стояла в селе, готовясь к отправке на фронт. Будучи медсестрой (работала в сельской больнице), она просила взять ее с собой на фронт. Но офицер ей запретил. «Ты не представляешь, что нас ждет на фронте. Возвращайся домой и заботься о родных», ответил он ей. Больше она этого офицера никогда не видела.

Мы никак не могли уехать, потому что мама работала в исполкоме и постоянно была нужна – до самого конца печатала и перепечатывала документы. Когда немцы подошли совсем близко, начальство село в машину и уехало, а матери дали телегу с лошадью. Мы спешно погрузили наспех собранные вещи и вчетвером: мама, я, тетя Мария и моя маленькая сестра Ниночка, покинули село. Но уехать удалось недалеко, наступила ночь, и мы остановились в деревне Сеткѝ – там жила еще одна моя тетя – сестра мамы Анна Павловна, которая работала в этой деревне учительницей. Только-только выпал первый снег. Была полночь, было видно зарево над горящим Луковниково.

А утром в Сетки пришли немцы… (очевидно это утро 25го или 26го октября 1941 года). Услышав шум остановившихся у дома мотоциклов и немецкую речь, мы спрятались в землянку, выкопанную во дворе. Зайдя во двор, немцы сразу стали ловить кур, зарезали поросенка и тут же на костре стали готовить себе еду. Мне было очень жаль поросенка, с которым я накануне играла. Немцы немедленно нашли нашу землянку и вытащили нас оттуда, было очень страшно. Увидев, что мужчин среди нас нет, нас немцы не тронули. Лошадь немцы тоже забрали.

Пришлось пешком возвращаться в Луковниково. Дом, в котором мы жили, или сгорел или был уже занят, этого я не помню. Жить пришлось в каком-то служебном крохотном помещении. Помню только, что рядом был дом культуры, а чтобы войти в наше убежище, надо было подняться по лесенке, наверху которой и была будка, в которой мы жили. Поначалу сидели весь день дома, взрослые велели не шуметь, и только по вечерам мама куда-то выходила, чтобы добыть еды.

Потом немцы устроили в сельской школе солдатскую кухню и заставили мать, как и других женщин села там работать.

Мама рассказывала, что они чистили картошку. Все женщины были хмурые и подавленные – мужья на фронте, вестей нет, по домам у всех дети голодные, рядом стоит немец-надсмотрщик с автоматом. Чтобы как-то поддержать подруг, мама рассказала им какую-то смешную историю. Все рассмеялись. Немец-охранник занервничал и, указав пальцем на мою маму как явную зачинщицу, начал спрашивать: «Warum lachen?» (нем.Почему смеетесь?). Мама сделала непонимающее лицо и, показав дыру на ватнике, из которой торчала вата, ответила: «Вата», прикинувшись, что поняла вопрос немца как вопрос про ее прохудившуюся одежду, на которую тот указывал пальцем.

«Was is wata?» - переспросил немец.

«Вата- *уята», -ответила мама, вытаскивая кусок ваты из ватника.

«Was ist wata-uyata?» – не унимался немец.

Тут все женщины просто легли от хохота, а немец так и не понял, что здесь происходит.

Иногда прилетали советские самолеты и бомбили село. Немцы очень боялись таких налетов и прятались. Они выскакивали из домов и бросались в сугробы рядом с домами, только ноги в сапогах торчали из сугробов.

Я тоже помню, как было страшно во время бомбежек. Я брала Ниночку в охапку, и мы пряталась под лавку, а снаружи я прикрывалась веничком. Так мне казалось, что мы с сестрой в безопасности.

Во время одной из таких бомбежек немецкий часовой, присматривающий за работающими на кухне женщинами, убежал. В суматохе кто-то из женщин, пользуясь отсутствием часового, открыл краник в стоявшем тут же бочонке с вином, а краник в суете никто не закрыл. Была ли это моя мама или нет – я не знаю, она не рассказывала. Когда бомбежка закончилась, часовой вернулся, и тут обнаружилось, что все вино из бочонка вытекло и попортило мешки с крупой и мукой. Немцы начали расследование по факту диверсии.

То ли кто-то из женщин указал на нее, то ли немец часовой по памяти решил, что она главный организатор саботажа, но в этот же день вечером за мамой пришел немец с винтовкой за спиной и увел ее в комендатуру на допрос. Помню, что немец был в очках и перед уходом дал нам с Ниночкой шоколадку.

Маму долго допрашивали, но все же отпустили с приказанием на утро вернуться для продолжения допроса. «Утром с тобой разберемся», сказали ей. Придя домой, мама рассказала, что в комендатуре все немцы суетились, бегали туда-сюда с бумагами, и все время слышалось «Цурюк фарен». Мама поняла, что немцы собираются уходить и испугалась, что если она вернется утром в комендатуру, то никто с ней разбираться не будет – просто расстреляют. К этому времени многих жителей расстреляли или повесили за подобные проступки. Рано утром мама отвела нас с Ниночкой в дом Нюры Романовой, сестры моего отца, а сама где-то спряталась. Муж тети Нюры, дядя Костя, был хорошим портным, обшивал многих в Луковниково, поэтому у них был большой хороший дом, прямо напротив дома культуры.

И тут по селу пошли немецкие факельщики. Они подходили к домам, разбивали окна и бросали внутрь горящие факелы. Дошла очередь и дома тети Нюры. Разбилось окно, влетел факел, и дом мгновенно вспыхнул. Тетя Нюра схватила на руки Ниночку (моей сестренке было всего три года) и бросилась к дверям, я бежала за ней, держась за подол ее платья. Тетя Нюра с Ниночкой выскочили, а мне на крыльце неожиданно преградил дорогу немец с автоматом и толкнул меня обратно в дом. Я хотела снова пролезть у него под рукой, но он опустил автомат и снова толкнул меня назад. Тетя Нюра, стоявшая у немца за спиной, закричала «Черт проклятый! Выпусти ребенка!» и застучала кулаками ему по спине. Было страшно, дом уже пылал вовсю, трещали лопавшиеся стекла. Я все же смогла выбежать из дома. Всё село горело, кругом летали головешки. Мы укрылись на стадионе, где были выкопаны норы-землянки. Стояли лютые морозы. Немцы ушли. (скорее всего это было 31.12.1941).

С уходом немцев и приходом наших жизнь лучше не стала. Зима, холод, голод, жить негде. Село было в прифронтовой полосе Ржевского выступа. Через какое-то время моя мать и тетя Мария решили ехать в Грузию. Очевидно, там были нужны рабочие руки, по деревням шла агитация туда ехать, даже давали субсидию от государства на дорогу. Поэтому в начале лета 1942 года мы, закопав в огороде лишние вещи, поехали в Грузию. Уж лучше бы мы остались в родном селе… Ехали мы в вагонах-теплушках, сидя и лежа на полу. Народу было в вагоне много, многие были с детьми, которые тяжело переносили дорогу и скудную еду. Так доехали до станции Кочетовка, рядом с Мичуринском. Это большая сортировочная железнодорожная станция, на которой, как потом говорили, к нашему приезду скопилось более 40 железнодорожных составов. Предвидя длительную остановку, люди вышли из вагонов, у соседнего вагона заиграла гармошка, кто-то даже танцевал. Мы с тетей пошли вдоль поезда прогуляться и дошли до паровоза. Был теплый летний вечер, солнце начало заходить за горизонт. И тут тетя забеспокоилась – в небе висел немецкий разведывательный самолет – рама. Будто предчувствуя беду, она быстро повела меня назад к вагону.

Едва мы дошли до вагона и забрались в него, как началась бомбежка (скорее всего это была бомбежка в ночь с 28 на 29 июня 1942, одна из самых масштабных немецких бомбежек станции Кочетовка за всю войну). Всего прилетело более сорока немецких бомбардировщиков. Станция представляла для них идеальную цель - много параллельных путей (более 500 метров в ширину, на протяжении более 5 км), все пути были забиты вагонами с ранеными, беженцами, военной техникой, боеприпасами и цистернами с горючим. Начался кромешный ад.

Рядом с нашим поездом стоял санитарный поезд с ранеными, я помню, как он загорелся от попадания зажигалок, и лежачие раненые, выползая, вываливались из окон. Одна из зажигалок сразу попала в наш вагон, убив женщину с детьми, ехавшую всю дорогу с нами. Народ посыпался в панике из вагона. Кругом рвались бомбы. Мою тетю, стоявшую рядом с выходом, просто вытолкнуло потоком людей. Чуть позже ей в руку попал осколок, раздробив кость. Я потерялась среди всей этой паники, мамы тоже не было рядом. Маленький осколок попал мне в ногу, не сильно, но текла кровь (шрам остался на всю жизнь). Было страшно, родных рядом нет, я думала, что они погибли, и я осталась одна. Была мысль – я маленькая и не смогу выжить сама, надо к кому-то прибиться. Поэтому я ползла и повторяла одну фразу «Тетенька, тетенька – возьмите меня к себе!». Мне еще не было и 7 лет.

Уже было темно, но в воздухе висели осветительные бомбы, по самолетам стреляли трассирующими наши зенитки. Правда ни одного самолета в эту ночь они так и не сбили. Рухнула стоявшая неподалеку башня (скорее всего это был элеватор с зерном). Взрывались стоявшие на путях цистерны с горючим.

Бомбежка не прекращалась (бомбежка Кочетовки в ночь на 29.06.42 длилась более двух часов, несколькими волнами, только погибших – 456 чел.). Вдруг меня окликнули. Это была тетя. Она лежала под вагонами среди других укрывавшихся там людей. Это было счастье, что мы нашлись. Когда бомбежка несколько стихла, кто-то крикнул, что всем выжившим надо бежать в расположенный рядом знаменитый мичуринский сад, там оказывают помощь раненым. Все мое платье было в крови, тетя была серьезно ранена в руку. Где была моя мама в этот момент, мы не знали.

Когда мы дошли и увидели машины, собиравшие раненых, то тетя наказала мне – когда будут спрашивать, скажи, что я твоя мама, и что ты хочешь быть со мной. Так оно и вышло. Меня хотели было отправить в детский дом, но я заплакала и сказала, что я хочу быть с мамой. Так мы с тетей оказались вместе в госпитале.

Только через месяц моя мама нашла нас с тетей в госпитале. Можно, представить, что маме пришлось пережить и сколько госпиталей объехать. Ниночка была с мамой. К счастью, они в бомбежку не пострадали.

Так чудом мы все остались живы и вместе. Через некоторое время нас выписали из госпиталя, и мама с тетей решили все-таки поехать дальше в Грузию. Казалось, что там тепло, там растут фрукты и там нам будет легче выжить. Как же они ошибались.

Я не знаю, что это было за место, где мы в итоге оказались. Помню, что дом, в который нас поселили, представлял собой длинный дощатый барак, а с длинной его стороны было много дверок, каждая в маленькую комнатушку. В этой конуре, иначе ее не назвать, лежали какие-то грязные тряпки, стояло два топчана, маленькая железная печка. Больше ничего не было. Все наши вещи во время бомбежки пропали или сгорели. В прямой видимости была высокая гора со снежной шапкой. Чтобы посмотреть на вершину, мне надо было задирать голову. Среди эвакуированных ходили страшные истории, что с этой горы иногда спускаются мингрелы и вырезают русских. Не знаю, была ли это правда, но я боялась. Рядом с бараком было поле, на котором росла кукуруза и соя. Помню, что я воровала с поля кукурузные початки и поджаривала кукурузу на листе железа на печке.

Мама работала на чайной фабрике, тетя из-за ранения полноценно работать не могла, так как ее рука не сгибалась и болела. Мы опять голодали. Доходило до того, что мама ходила со мной по рядом расположенным аулам и заставляла меня просить еду. Было очень стыдно. Где-то подавали, а где-то грозили спустить собак. Иногда мама приносила с работы похлебку, которую там давали работницам на обед. Запомнился счастливый момент, когда мама принесла разных фруктов, которые ей удалось купить или достать. А потом мы все переболели малярией. Стало совсем плохо.

Мама с тетей решили возвращаться домой, в Луковниково, все же это родные места, там были родственники и знакомые, которые могли нам помочь. На возвращение домой нужны были деньги. Их мама откладывала с каждой зарплаты, которую получала на чайной фабрике.

Я не могу сказать точно, сколько времени мы провели в Грузии. Очевидно, не более года, и уже в 1943 году мы двинулись назад. Дома нас никто не ждал. Закопанные во дворе вещи были украдены. Сам дом сгорел. Жить не на что и негде. Мама с трудом устроилась работать прачкой в детский дом в г. Кашин. Меня взяли в этот же детский дом, в котором я впервые пошла в первый класс. Это было тяжелое время. В детдоме было голодно. Директрису детдома мы звали Салтычихой. За малейшую провинность она сажала детей в карцер, взрослых девочек она вначале заставляла раздеваться догола в своем кабинете, а потом бежать голышом через всю школу в карцер. Мама жила с Ниночкой в продувавшемся ветром сарае рядом с детдомом. Там же она и стирала руками белье. Помню громадный бак, который грелся на огне, а мама мешала длинной балкой кипятящееся белье. Видеться с мамой я могла только тайком, это было запрещено. Вскоре Ниночка простудилась и умерла. Помню, как горько мы с мамой плакали. Иногда от голода детдомовцы сбегали на ближайшие капустные поля, и там, прямо на грядках мы поедали эту капусту и набивали карманы капустными листами. Местные дети кидали в нас камнями, и потому мы старались пробираться задними дворами, чтобы не попасться им на глаза. Много позже я случайно узнала, что Салтычиха была арестована за воровство продуктов.

В 1944 году мама уволилась из детдома, и мы пошли пешком в Луковниково. Это более 30 км. У нас не было продуктов, и по дороге мама опять заставила меня просить в деревнях кусок хлеба. Было очень стыдно. Мы снова вернулись в деревню Сетки, где продолжала работать учительницей моя тетя Анна Павловна. Как учительница, она была определена на постой. Хозяйкой была тетя Поля, добрая и хорошая женщина. Она была одинокой и никогда не была замужем. В колхоз тетя Поля не вступала, была единоличницей и имела свое хозяйство. А учительнице были положены за счет государства дрова, и выделяли лошадь для вскапывания участка. Так что им обеим это было на пользу. Тетя Поля меня отмыла, подобрала мне одежду, перешив из своих старых платьев. Здесь я снова пошла в школу во второй класс. Поскольку в детдоме нас почти не учили, тетя Аня меня подтягивала. Понемногу жизнь начала налаживаться. Здесь в Сетках мы встретили конец войны. Помню, как все мы радовались Дню Победы. Мне в 1945 году исполнилось 10 лет.

Мать очень ждала отца с войны. Он был ранен, но выжил, несмотря на то, что их отдельный пулеметно-артиллерийский батальон называли батальоном смерти. Когда Финляндия вышла из войны, батальон перебросили на Дальний Восток. Через некоторое время после победы мама получила письмо от отца с известием, что он едет домой. Она готовилась к его приезду, откладывала продукты, чтобы его встретить. А его все нет и нет, продукты портятся. То ли отец по дороге загулял, то ли к друзьям однополчанам заезжал, я не знаю точно, что произошло, но домой он так и не вернулся. Мать была гордая, в ответ на очередное письмо отца о том, что он задерживается, она ответила, что мол можешь и вообще не приезжать. Он и не приехал. Помню, как я горевала по этому поводу и злилась на маму за ее гордость.

В 1946 году я пошла в 4й класс в селе Луковниково, где мама устроилась работать снова в исполком машинисткой. Мамина сестра Мария работала в больнице в Луковниково. Она ходила по окрестным деревням и делала прививки. Во время одного из таких походов она даже обнаружила и вернула домой какие-то из украденных наших вещей. Потом тетя Мария долго работала в регистратуре этой больницы.

Школу (10й класс) в Луковниково я закончила в 1953 году и уехала в Ленинград поступать в институт. Так началась моя взрослая жизнь. Мое детство отняла война.

Записал Роман Модеев (сын Л.И. Модеевой)