Блок. Стрельна. Дневники
Александр Блок не был дачником в Стрельне, но в последние несколько лет жизни регулярно приезжал в Стрельну летом на поезде Оранэлы. Здесь он наслаждался купанием, прогулками, иногда не один, а в компании со своими знакомыми или с женой Любовью Дмитриевной Менделеевой. Жил Блок в Петрограде на набережной реки Пряжки, последние два года вместе с матерью, Александрой Андреевной Кублицкой-Пиоттух.
Биография Александра Блока общедоступна, мы же приведем здесь выдержки из воспоминаний о поэте, касающиеся его посещений Стрельны в 1919 и 1920 годах, а также дневники самого Александра Александровича, отражающие хронологию его стрельнинских купаний и событий им сопутствовавших.
Мария Андреевна.Бекетова (тётя Блока по материнской линии) «Александр Блок. Биографический очерк»)1919... Летом Ал. Ал. усиленно гулял и купался, облюбовав на этот раз русский берег Стрельны. Запрещения ездить в Стрельну удалось избежать, выхлопотав стараниями Люб. Дм. какую-то бумагу. В это же лето начались поползновения на выселение Блоков из их квартиры, которые тоже удалось прекратить. Пришлось хлопотать Люб. Дм. также по поводу какого-то высокого налога, который хотели взыскать с Ал. Ал. Но после нескольких походов ей удалось предотвратить и эту беду. С осени начались новые неприятности. Во-первых, отсутствие света. Люб. Дм. с трудом доставала свечи для занятий Ал. Ал. Сама же сидела по вечерам с ночником, так как керосину было достать невозможно. Затем Ал. Ал. пришлось сидеть у ворот на вечернем дежурстве. В 18-м году он отклонил эту тяготу, наняв за себя дворника, теперь же нанять было некого, и он проскучал несколько вечеров за этим глупым занятием.
Отсутствие света, закрытие лавок и упразднение телефонов, ознаменовавшие сезон 1919-20 г., сильно раздражали Ал. Ал. Настроение его становилось все хуже и хуже. Каждый шаг жизни усложнялся, а между тем работать приходилось все так же, т. е. с не меньшим напряжением сил, причем результаты этой работы все менее и менее его удовлетворяли. Во "Вс. Лит.", несмотря на прекрасное отношение к нему большинства коллегии, дело тормозилось все усиливавшимся разногласием с Горьким и Гумилевым. В. Б. Др. театре Ал. Ал. раздражало и угнетало деспотическое вмешательство М. Ф. Андреевой.
В начале лета 1920 года Ал. Ал. возобновил свои обычные прогулки с купаньем. Ему случалось с утра уходить в Стрельну после сытного завтрака, захватив с собой запас хлеба и шпика, и пропадать на весь день до вечера, скитаясь по разным зеленым трущобам и дебрям. Он купался, жарился на солнце и возвращался домой веселый, загорелый и бодрый. Среди лета ему пришлось участвовать в театральной работе по разгрузке дров. Он исполнял ее охотно и с легкостью выгрузил свою долю - три четверти куба дров. Даже странно подумать, что это было за год до его последней болезни.
К этому же времени относится близкое знакомство с Е. Ф. Книпович, оно завязалось с тех пор, как Е. Ф. служила в библиотеке Александрийского театра в 1919 году. Но с лета 1920 года она стала особенно часто бывать у Блоков, сблизилась с Ал. Андр. и сделалась другом дома.
Александр Блок и Любовь Менделеева. 1903
Евгения Федоровна Книпович. «Об Александре Блоке. Воспоминания. Дневники»
У меня сохранилось семь книг с дарственными надписями Блока — все, что вышло в 1918–1921 годах. ...Самая дорогая мне надпись (на книге «За гранью прошлых дней») сделана в августе 1920 года и гласит: «Евгении Федоровне Книпович. В лето Стрельны. Август 1920 года».
Стрельна — это по сравнению с Павловском или Петергофом, конечно, очень скромный памятник старины. Я не знаю, кто строил стрельнинский дворец, «вознесенный» довольно высоко, — от него к морю шла широкая лестница («порфирные ступени екатерининских дворцов»). Между морем и парком — огромным, с многовековыми деревьями — стояла стена камышей выше человеческого роста, глухая, непроницаемая для взгляда, какие то северные тугаи. Сам парк был перерезан каналами, где цвели кувшинки. По аллеям и дорожкам можно было бродить часами, не встретив ни одной живой души.
Первый раз мы поехали в Стрельну вместе и бродили по парку и сидели на ступеньках лестницы и почти не разговаривали — от какой то блаженной лени и отрешенности от всего «городского». Потом мы уже приезжали туда порознь и встречались после купанья на условленном месте («у грота с колодцем») и бродили по дорожкам и сидели в траве все с тем же ощущением блаженной отрешенности....
... Вскоре начались разговоры про Стрельну. Александр Александрович уже начал ездить туда, уже загорел, как индеец, похудел и повеселел.
«Евгения Федоровна! Почему бы вам не ездить в Стрельну?»
Я начинала отказываться: «далеко», «не могу», «не умею» и т. д.
Он замолкал, потом голосом низким и глубоким начинал говорить о Стрельне, говорить так, как только он умел, — не говорить, а показывать, и не Стрельну, а какую то преображенную им, заколдованную страну. Наконец июльским утром я выбралась из дому, доехала до Нарвских ворот. У остановки галдела большая толпа с узлами, ведрами, ящиками: среди толпы выделялась знакомая стройная фигура, из под низко надвинутой жокейки смеялись знакомые глаза. «Жарко, а что днем будет!» Влезли в трамвай, по–хулигански, с передней площадки, промелькнули огороды, дачи, сады, пустыри, потянулись поля, перелески. Наконец трамвай остановился. Мы вышли на проселок, пересекли Петергофское шоссе и пошли вниз под гору между старых акаций. Две башенки сторожили вход в дубовую аллею, которая вела к морю. Мы шли вдоль заросшего лилиями канала, за ним — парк, почти сплошь столетние липы, оттуда несся нестерпимый пьяный запах липового цвета и звук точно дрожь натянутой струны — это звенели пчелы над липами Стрельны. Я волновалась так, что у меня подкашивались ноги. Ни одной живой души, только столетние деревья, заросшие каналы, непомерно высокие неподвижные травы, мы шли все медленнее, медленнее, и вдруг налетел свежий ветер, дохнул в лицо солью, простором, еще шаг — и спокойное, чуть дрожащее, еще закрытое утренним туманом, перед нами открылось море.
А осенью 1920 года кончились стрельнинские просветы «блаженной лени» и отрешенности...
И постепенно — очень постепенно— в жизни, отношениях, быту проступали черты внутреннего неблагополучия, тревоги, раздражения, нависала какая то еще неясная угроза.
Ко мне Блок был в ту пору бесконечно добр и ласков, но шутки и смех становились все реже и реже. А вопросы о том, где, в чем живет то, что родилось в Октябре, становились все настойчивее.
Травля, развязанная против Блока «главными интеллигентами» (его выражение), стихла в пределах страны (перекинувшись за рубеж).
Но «среды», где живое общение, споры и мысли о «главном» с одинаковым или хотя бы близким пониманием, что такое это «главное», в жизни Блока в ту пору не существовало. А великая трезвость и беспощадность уже не позволяли ему искать «своего» там, где его не было, «втискивать» свои выстраданные мысли об основном содержании эпохи в чужие, мертвые формулы...
Надежда Павлович. «Воспоминания об Александре Блоке»
19 июня (1920), приехав в Петроград, я остановилась на Выборгской, в семье старого моего знакомого Николая Павловича Корниловича - профессора анатомии Военно-
медицинской академии. В тот же день, в четыре часа, я собралась к Блоку...
Я пошла пешком с Выборгской на Пряжку. Дверь мне открыла худенькая старушка (ей тогда было 58 лет, но она мне показалась глубокой старушкой) в белом платье и красной старинной пелерине, обшитой мехом. "Александра Александровича нет дома". Она встретила меня приветливо, но обстоятельно расспросила. "Вы из Москвы?" - "Письмо от Княжнина?" - "От Брюсова?" - "Тогда приходите к шести часам. Он уехал купаться в Стрельну и к обеду вернется. Он сегодня веселый ушел из дому. Ну, дай бог, он вас хорошо примет". Мне почувствовался какой-то трепет ее перед поэтом.
Это была мать Блока, Александра Андреевна Кублицкая-Пиоттух, известная переводчица. Позже я поняла, что всем содержанием ее жизни был сын.
Я пошла бродить по Петрограду, устала и села отдохнуть в скверике на Покровской площади, под огромным старым деревом. Я и не заметила, как на широкие поля моей панамы упало несколько гусениц.
В шесть часов я опять поднялась по узкой заветной лестнице. Меня встретил сам Блок, узнал сразу и улыбнулся: "Ну вот и приехали!"
Он повел меня в столовую, где пили чай его жена, мать и высокая темноглазая девушка.
Я очень волновалась и смущалась, впервые входя в эту комнату. А тут еще все заметили моих злосчастных гусениц. Я чувствовала, что погибаю, но Блок засмеялся и спокойно снял их с меня. "Вот гады!" "Гады" было в его устах ласковое слово. Так он называл всех тварей, даже собак. Известно, что "Григорий Е.", которому посвящены стихи во втором томе, - это еж Григорий, а в одном из своих писем, написанных за две недели до смерти, он шутливо спрашивает своих знакомых об их коте.
Меня стали угощать чаем...
Мы встречались все реже. В марте 1921 года наши отношения были прерваны, и я перестала бывать у них в доме. Близость сохранялась у меня только с Александрой Андреевной, непоколебимо верной в своей любви и дружбе.
Мы виделись с ней и переписывались. Ее поддержка помогла мне пережить это время. С Александром Александровичем мы увиделись только раз в Доме ученых, где выдавались пайки. И он и я стояли в очереди, с мешками в руках. Было полутемно и холодно. И было мне очень горько.
Он, видимо, увидел боль в моих глазах, подошел и молча крепко пожал мне руку. Это была моя последняя встреча с Блоком.
Потом я уехала в Бежецк читать лекции о современной поэзии и отдыхать у моей приятельницы на агропункте. На последнем вечере Блока в Петрограде я не была. А он в мае уехал в Москву и, вернувшись, смертельно заболел. Любовь Дмитриевна никого не пускала к нему, кроме С. М. Алянского. В начале болезни был еще у них Евгений Павлович Иванов. Блок рассказывал ему, что в начале июня ему страшно захотелось к морю, в Стрельну. Ходил он тогда уже с трудом: взял палку и кое-как добрел до трамвая. У моря было очень хорошо и тихо в тот день. Он долго так сидел один. "А вернулся - и слег", - сказал Александр Александрович. Последнее свидание двух друзей было недолгим. Евгений Павлович добавил: "Саша тогда прощался со всем, что любил".
АЛЕКСАНДР БЛОК. Записные книжки.
1919
5 июля. Стрельна и ее парк с купаньем.
9 июля. Стрельнинский парк — два купанья.— Без меня А. Г. Ларош с останками «Репертуара». Письмо ей и возвращение всех матерьялов в Репертуарную секцию.— Выбор стихов Сологуба для альманаха.
19 июля. Купанье в Стрельне. — Встреча с Дельмас. Встреча с Идельсоном.—Люба достала бумажку о том, что я могу в течение месяца ездить в Стрельну в поезде (на основании официальной бумаги комиссара театров и зрелищ).—В 6 час. вечера Горький читает в Музее города воспоминания о Толстом.— Это было мудро и все вместе, с невольной паузой (от слез) — прекрасное, доброе, увлажняет ожесточенную Душу.
20 июля. Конец бумажки о ходьбе после 4 часов вечера.— Весь день — Стрельна. Дождь и ветер. Измученность. И прелестно, и почти в слезах от того, что с дворцами и парками, и разное.
23 июля. Письмо Морозову (ответа я не получил).— С утра до 4 часов истрачено на добывание бумаги из Отдела театров и зрелищ против вселения в квартиру. — Купанье в Стрельне. Руки на себя наложить. — Воинская повинность. Уплотнение квартиры.
27 июля. Весь день в Стрельне.— Без меня приходили с письмом Пяста, который просит у меня свою рукопись и II сборник «Сирина» для доктора того лазарета, где он находится.
28 июля. Купанье в Стрельне. Уж небо осенью дышало.
30 июля. Любочка все читает P. Coulevain и мечтает о загранице.— Холодное купанье в Стрельне.—У Бу начались постоянные репетиции. — Письмо и «Апокалипсис» от Н. В. Розановой.
31 июля. В театр и к Максимову — 1-й монолог Новичка. Смастерили. — Холодное купанье в Стрельне. Небо огромное — перед осенью. С заката тучи (месяц хочет умыться).
4 августа. Требуют каких-то новых удостоверений, мешая работать еще раз (сотый?). — Стрельна — очень холодное купанье.— Сапоги и трудные мысли.
6 августа. Песни Карла и Амалии. Поправка II и III акта «Рваного плаща».— Письма к Н. А. Нолле,Чешихину.— Стрельна. Купанье. Прелесть: совсем холодно, высокая вода, ветер сильный — с моря.— Без меня Алянский принес «Ямбы».
13 августа. Много работы над Гейне.— Стрельна. Прилив. Дым и стрельба в Кронштадте. Яркий осенний холодный, ветреный день.
18 августа. Встреча с Басовым-Верхоянцевым.— Мы с Любой в Стрельне. Купанье (я). Осень.
27 августа. О пьесе «На рассвете» Николая Исидоровича Мпшеева, профессора. Очень значительные разговоры с Мишеевым. Хирам (Адонирам).— Монахов, Вильбушевич и «Двенадцать». — У Максимова ночью умерла мать. — Стрельна — молитва моя природе.
30 августа. Шестнадцать лет нашей свадьбы. — Регистрация всеобщего обучения. День потеряю? — Не весь. С Чуковским и Замятиным — у «Медного всадника» и к Козловскому. — Совершенно поразительный, теплый день и такая же ночь — с зарницами. Три налета на Кронштадт (смотрю из Стрельны, как он отстреливается). Деревья сильно желтеют.
3 сентября. Стрельна днем — ни души.— В вечерней газете можно догадаться: сдали Киев.
4 сентября. Полная репетиция «Разбойников».— На уплотнение квартиры дано 14 дней. — В Петербург приведены башкирские дивизии.— Стрельна.
6 сентября. Работа над Гейне. — Стрельна. Великая печаль и тоска...
8 сентября. Стрельна. Вечером — Е. Ф. Книпович. Квартирная угроза и белая угроза.
11 октября. Мы с Любой прощались с морем в Стрельне. Первый иней—ночной.
1920
24 мая. В Стрельне — в первый раз в это лето.
26 мая. На путях к Стрельне.
29 мая. В Стрельне.
9 июня. Стрельна. Дождь. Вечером — С. М. Алянский (ему — письмо в Москву для Н. А. Нолле, с доверенностью, фотографиями и рукописями стихов).
13 июня. Стрельна. Дремота в камышах.
19 июня. Стрельна. Сон на солнце. Вечером — Над. Ал. Павлович, Е. Ф. Книпович, Виктор Третьяков.
23 июня. Стрельна (начало купаний).
1 июля. Стрельна. Жара и благодать.
2 июля. Стрельна. Жар настоящий. Упоительно.
3 июля. По слухам, 40°. Стрельна. Упоение природой. Вечером — Алянский. Рассказы о грязи, среди которой мы живем (между прочим, о Гржебине).
6 июля. Стрельна — напрасно. Холодно, убитый день.
7 июля. Гейне — поправки VI тома. Вечер А. Белого — устроил «Алконост» в Вольфиле. Мы с мамой.
8 июля. Стрельна. Все еще не могу наладить нервов после моего вечера. Я должен читать в «Альманахе» Дома писателей на Бассейной,— не пошел, несмотря на исступленные звонки Ирецкого.
23 июля. Стрельна.— Заседание режиссерского управления в здании Малого театра. Опоздал. Запрягли.
24 июля. Стрельна, вода все еще холодная.— Е. Ф. Книпович, Н. А. Павлович, Зин. Венгерова, С. М. Алянский.
25 июля. О «Короле Лире».54— Выгрузил с барки у Малого театра 1/2 куба дров в
три часа.
26 июля. Стрельиа. Холодный ветер и высокая вода. Е. Ф. Книпович показывал парк. О «Короле Лире».
7 августа. Стрельна. Гарь и духота, потом ветер и волны. Вечером — грозовой ливень, Е. Ф. Книпович, Н. А. Павлович, прибыли дрова.
23 августа. Стрельна, у моря. Купаться испугался — очень вода холодная. Прелести осени. Вечером — Н. А. Нолле у нас, завтра уезжает.
25 августа. Стрельна. Осень. Купаться больше нельзя. Вечером к нам Н. А. Павлович, М. М. Шкапская и Е. Ф. Книпович. Стихи Н. А. Павлович.
29 августа. Стрельна. Душный туман. Инфлюэнца (лечить духотой). Трамвайный ад. Вечером — m-me Marie Naveillant с дочкой.
30 августа. 17 лет нашей свадьбы. Бу купила цветов, нарядилась, обед хороший. Шатанье.
1 сентября. Стрельна. Вечером — Вл. Княжнин и Е. Ф. Книпович (без гостей давно не были — трудностало).
2 сентября. Корректура «Седого утра». Стрельна. Телефон от Н. А. Павлович (трем человекам из Союза уже будут кое-какие продукты).
11 сентября. Стрельна — солнце и дождь. Вечером — чтение с Любой «К истории религии и философии в Германии». Благословляю еще раз память переводчика II. О. Морозова.
18 сентября. Стрельна. Усталые нервы.
27 сентября. Стрельна: золотое, красное, синее, зеленое.
Весной 1921 года Александр Блок просил визу для лечения за границей, но ему отказали. Дальше разыгрывалась драма с огромным количеством действующих лиц, в центре которой оказался смертельно больной поэт. 29 мая Максим Горький написал Луначарскому письмо о необходимости выпустить Блока в Финляндию на лечение. 18 июня Блок уничтожил часть архивов, 3 июля — несколько записных книжек. Луначарский и Каменев выхлопотали разрешение на выезд 23 июля. Но состояние Блока ухудшилось, и 29 июля Горький вновь написал прошение — чтобы жене Блока позволили сопровождать его. 1 августа документы были подписаны, но Горький узнал об этом только спустя пять дней. Было поздно: утром 7 августа Александр Блок умер в своей квартире в Петрограде. Поэта похоронили на Смоленском кладбище.